перевод взят с сайта Лавки Миров (Хелен)
6-я книга из серии про Мерри Джентри

ДЫХАНИЕ МОРОЗА

Глава первая

Я сидела в элегантном конференц-зале на вершине светящейся башни – одной из тех, что образуют деловую часть Лос-Анджелеса. Вид из громадного, почти во всю стену окна напротив провоцировал высотобоязнь. Где-то я читала, что если центр Л.-А. когда-нибудь по-настоящему тряхнет землетрясением, то улицы метра на три в высоту засыплет битым стеклом. Все, что там есть, рассечет на куски, изрежет или погребет под лавиной стекла. Мысль не самая приятная, но денек к таким мыслям располагал. 
Мой дядюшка Таранис, Король Света и Иллюзий, выдвинул обвинения против трех моих стражей. Он обратился к людским властям с заявлением о том, что Рис, Гален и Аблойк изнасиловали его подданную. За всю долгую историю его царствования в Благом дворе фейри он ни разу не обращался за правосудием к людям. Старое правило: власть фейри – законы фейри. А если честно – власть сидхе, и законы их же. 
Сидхе правят страной фейри столько лет, что и не упомнить. А поскольку многие из нас помнят несколько последних тысячелетий, то может, сидхе правили всегда – хотя правдой это не кажется. А сидхе не лгут. Потому что прямая ложь наказывается изгнанием из волшебной страны. Вот тут и возникает интересная проблема со свидетельством леди Кэйтрин… Поскольку я знала точно, что ни один из названных стражей не виновен.
Но сейчас нам предстояло дать показания под присягой, и от наших слов зависело, будет ли Таранис настаивать на обвинении. Вот почему рядом со мной сидели Саймон Биггс и Томас Фармер из «Биггс, Биггс, Фармер и Фармер».
– Спасибо, что согласились с нами побеседовать, Ваше Высочество, – сказал некто в деловом костюме с другой стороны стола. Их там семеро сидело – за широким полированным столом, спиной к захватывающему виду. 
Стивенс, официальный посол ко дворам фейри, сидел с нашей стороны стола, но по другую руку от Биггса и Фармера. Он вмешался:
– Не следует говорить «спасибо» кому-либо из народа фейри, мистер Шелби. Принцесса Мередит, как одна из самых юных представителей королевского дома, возможно, не сочтет себя оскорбленной, но вам предстоит иметь дело и с гораздо более древними сидхе. Не все они пропустят ваше «спасибо» мимо ушей. – Стивенс вежливо улыбнулся; на красивом лице – сплошная искренность, от карих глаз до кончиков великолепно подстриженных волос. По должности он обязан быть нашим рупором, а на деле постоянно торчит при Благом дворе, глядя в рот моему дядюшке. Неблагой двор, где правила моя тетушка, Королева Воздуха и Тьмы, и где когда-нибудь – возможно – буду править я, Стивенса слишком пугает. Да, вы правы, я его недолюбливаю. 
Майкл Шелби, федеральный прокурор Лос-Анджелеса, извинился за всех:
– Прошу прощения, Ваше Высочество, я об этом не знал.
Я улыбнулась:
– Ничего страшного. Господин посол прав, меня слова благодарности не обижают.
– Но ваши телохранители могут обидеться? – спросил Шелби. 
– Некоторые из них. – Я оглянулась на Дойля и Мороза. Они стояли у меня за спиной, словно ожившие мрак и снег – и эта метафора не так уж далека от правды. У Дойля волосы черные, кожа черная, и отлично сшитый костюм и даже галстук – тоже черные. Только рубашка сегодня была синяя, да и то как уступка адвокату. Тот уверял, что черное создает неверное впечатление, что Дойль в черном выглядит угрожающе. Дойль, которого прозвали Мраком, ответил: «Я капитан стражи Ее Высочества, и именно так и должен выглядеть». Адвокат смутился, но Дойль все же надел синюю рубашку. Яркий цвет почти светился на его коже – на ее ночной роскошной черноте, такой глубокой, что в определенном освещении его тело играло фиолетовыми и синими отблесками. Черные глаза Дойля скрывались под узкими темными очками в черной оправе.
У Мороза кожа настолько же белая, насколько у Дойля – черная. Белая, как у меня самой. Но волосы у него такие, каких ни у кого нет: они серебряные, словно нити из чеканного металла. В элегантном освещении конференц-зала они мерцали и посверкивали, как слиток на столе ювелира. Верхние пряди удерживала на затылке серебряная заколка постарше Лос-Анджелеса. Серый костюм Мороза сшил Феррагамо, а идеально белая рубашка все же уступала в белизне его собственной коже. Галстук - только чуть темнее костюма. Серые глаза ничем не были скрыты от мира.
Мороз пристально оглядывал окно напротив. Дойль тоже – но из-под очков. Моим телохранителям без дела скучать не приходится, а кое-кто из тех, кто мечтает до меня добраться, умеет летать. Никто из нас не думал, что Таранис хочет моей смерти, но зачем же тогда он обратился в полицию? Почему настаивал на заведомо ложных обвинениях? Он никогда бы так не поступил, не будь у него плана. Просто с нами он этим планом не поделился. А потому – на всякий случай – мои стражи следили за окном, чтобы не пропустить появления тварей, которых эта компания юристов даже вообразить не могла.
Шелби поглядывал мне за спину, на стражей. И не только он – никто не мог удержаться, чтобы не посмотреть на них, хотя сложнее всего приходилось помощнику окружного прокурора Памеле Нельсон. Мужчины смотрели по-другому: как смотрят мужчины на тех, кто может прихлопнуть их, как блоху. 
Федеральный прокурор Лос-Анджелеса Майкл Шелби был высок, спортивен, мужественно красив, белозубо улыбался и явно не собирался ограничивать карьеру своей нынешней должностью. Ростом он был больше шести футов, а хорошо накачанную мускулатуру не скрывал даже деловой костюм. Вряд ли ему встречалось много мужчин, рядом с которыми он казался бы физически слабым. Его помощник Эрнесто Бертрам был тощий, слишком юный на вид, коротко стриженый, в очочках и очень уж серьезный. Впрочем, не очки придавали ему лишнюю серьезность, а выражение лица – будто лимон раскусил. Федеральный прокурор Сент-Луиса Альберт Ведуччи тоже присутствовал. Он харизмой Шелби не обладал. Ему не мешало бы сбросить с десяток фунтов, и вид у него был усталый. Его помощника звали Гровер. Так он представился – не сообщив, имя это или фамилия. Он улыбался чаще остальных и выглядел этаким симпатягой – очень напоминал знакомый по колледжу тип парней: они бывали иной раз именно такими славными, какими казались, а бывали и сволочами, которым нужен был только секс, или списать задание, или – как в моем случае – похвастаться знакомством с настоящей принцессой фейри. К какой разновидности «славных парней» относится Гровер, я не определила. А если все пройдет удачно, то и не определю. Если все пройдет удачно, то показания нам придется давать только один раз. А если нет – то, может, Гровер нам еще надоест хуже горькой редьки. 
Памела Нельсон была помощником окружного прокурора Лос-Анджелеса. Ее босс, Мигель Кортес, был невысок, темнокож и красив. На экране он смотрелся великолепно – я его частенько видела в новостях. Проблема в том, что амбиций у него было не меньше, чем у Шелби. Ему нравилось появляться на экране, и он хотел там появляться как можно чаще. Выдвинутое против моих стражей обвинение обещало впереди дело, которое может крупно двинуть карьеру вверх – или ее сломать. Амбиции Кортеса и Шелби заставят их либо очень осторожничать, либо ломиться напропалую. Не знаю, какой вариант для нас предпочтительней. 
Памела была выше босса, почти шесть футов на не самых высоких каблуках. Волосы густо-рыжими волнами спадали ей на плечи. Редкий оттенок – яркий, глубокий, настолько близкий к настоящему красному цвету, насколько это возможно для человеческих волос. Костюм на ней был хорошего покроя, но черный и скромный. Белая блузка рубашечного стиля, неброский макияж. Только пламя волос разрушало этот почти неженственный образ. Она как будто старалась скрыть свою красоту – и в то же время привлекала к ней внимание. Потому что она была по-настоящему красива. Россыпь веснушек под светлым тональным кремом не портила безупречную кожу, а только украшала. Глаза казались то голубыми, то зелеными, в зависимости от освещения. И эти изменчивые глаза не могли оторваться от Мороза и Дойля. Она старалась сосредоточиться на блокноте, в котором ей полагалось делать записи, но взгляд то и дело поднимался и прилипал к стражам – как будто против ее воли.
Присутствие красивых мужчин отвлекает ее от работы – или же не все так просто? 
Шелби громко кашлянул.
Я вздрогнула и повернулась к нему. 
– Прошу прощения, мистер Шелби, вы обращались ко мне?
– Нет, но мне пора это сделать. – Он оглядел людей по свою сторону стола. – Меня включили в состав делегации как достаточно нейтральную сторону, но я должен спросить своих коллег: нет ли у них затруднений в разговоре с Ее Высочеством? 
Несколько человек заговорили одновременно. Ведуччи просто приподнял карандаш. Ему-то и кивнули.
– Моя контора чаще имеет дело с принцессой и ее людьми, чем прочие присутствующие. Мне удается не отвлекаться, поскольку у меня с собой есть средства против гламора.
– Какие средства? – спросил Шелби. 
– Я не скажу, что именно у меня с собой, но помогают холодная сталь, железо, четырехлистный клевер, зверобой, ясень и рябина – и древесина, и ягоды. Говорят, что гламор разрушают колокольчики, но не думаю, что они помешают высоким сидхе.
– Вы хотите сказать, что принцесса использует против нас гламор? – Красивое лицо Шелби перестало любезно улыбаться.
– Я хочу сказать, что присутствие короля Тараниса или королевы Андаис подавляет людей. Принцесса Мередит, будучи частично человеком, хотя несомненно красавицей… – Он слегка поклонился. Я ответила кивком на комплимент. Он продолжал: – …ранее ни на кого настолько сильно не воздействовала. Но в последние дни при Неблагом дворе многое изменилось. Я получил информацию как от мистера Стивенса, так и из других источников. Фигурально говоря, принцесса Мередит и некоторые ее стражи подняли энергетический уровень. 
Ведуччи по-прежнему выглядел усталым, но в глазах проступил интеллект, прятавшийся под обманчивой личиной замотанного толстяка. До меня вдруг дошло, что не только чужие амбиции могут быть нам опасны. Ведуччи умен, а из намеков его стало ясно, что он в курсе кое-каких событий при Неблагом дворе. Правда ли он много знает, или просто забрасывает удочку? Он надеется, что мы разговоримся?
– Применять к нам гламор – противозаконно! – сердито сказал Шелби. В направленном на меня взгляде не осталось и капли дружелюбия. Я ответила ему столь же прямым взглядом. Дала почувствовать всю силу моих трехцветных глаз: расплавленное золото по краю, следом кольцо нефрита и ярко-изумрудное кольцо у самого зрачка. Он отвел взгляд первым. Уткнувшись в блокнот, он прошипел сдавленным от ярости голосом:
– Вас могли бы подвергнуть аресту либо выслать обратно в вашу страну за попытку повлиять на ход судопроизводства с помощью магии.
– Я ничего не делаю, мистер Шелби, во всяком случае, намеренно. – Я посмотрела на Ведуччи. – Мистер Ведуччи, вы говорите, что даже просто смотреть на моих тетю или дядю людям трудно. Я теперь произвожу тот же эффект?
– Судя по реакции моих коллег, да.
– Так значит, именно такое воздействие король Таранис и королева Андаис оказывают на людей?
– Подобное, – ответил Ведуччи. 
Я невольно улыбнулась.
– Это не смешно, принцесса, – заявил Кортес полным ярости голосом, но под моим взглядом его карие глаза тут же ушли в сторону.
Я повернулась к Памеле Нельсон, но мое очарование ей не было страшно – ее проблема стояла у меня за спиной.
– От кого из них вам труднее отвести взгляд? – спросила я. – От Мороза или от Дойля, от черного или от белого?
Она залилась тем прелестным румянцем, что бывает только у рыжих. У рыжих людей. 
– Я не…
– Бросьте, миз Нельсон. Который из двух?
Она громко сглотнула слюну.
– Оба, – прошептала она.
– Мы обвиним вас и этих двух телохранителей в незаконном магическом воздействии на судопроизводство, принцесса Мередит, – сказал Кортес.
– Согласен, – поддакнул Шелби. 
– Ни я, ни Мороз, ни Дойль не делаем этого намеренно.
– Вам не удастся нас одурачить, – сказал Шелби. – Гламор – магия активная.
– В большинстве случаев, – поправила я, глянув на Ведуччи. Его посадили на краю стола, словно то, что он из Сент-Луиса, ставит его ниже других. А может, я напрасно обижаюсь за свой родной город. 
– А знаете, – сказал Ведуччи, – когда вам дает аудиенцию королева Англии, это называется «быть в присутствии». Королеву Елизавету я никогда не видел своими глазами, и вряд ли доведется – так что я не в курсе, как это с ней бывает. Я никогда не разговаривал с обычной королевой. Но слова «быть в присутствии» – в присутствии королевы – значат очень много, когда речь о Королеве Воздуха и Тьмы. И быть в присутствии короля Благого двора – это тоже награда. 
– Что значит – «награда»? – спросил Кортес.
– Я имею в виду, господа… и дамы, что правители страны фейри приобретают особую ауру власти, притягательную ауру. В Лос-Анджелесе можно наблюдать тот же эффект, хоть и в меньших масштабах, на примере кинозвезд или политиков. Власть дает силу. Имея дело с дворами фейри, я начал думать, что и для нас, простых смертных, это верно. Не просто так люди заискивают перед сильными, богатыми, красивыми, талантливыми. Думаю, это гламор. Людям хочется быть рядом, они прислушиваются к словам, подчиняются с радостью. Но люди обладают лишь тенью настоящего гламора – так представьте, как оно будет у самых могущественных лиц волшебной страны. Подумайте о силе, которая от них исходит.
– Господин посол, – спросил Шелби, – разве вам не следовало предупредить нас о возможности такой реакции? 
Стивенс поправил галстук, потеребил «Ролекс» у себя на запястье – подарок Тараниса.
– Король Таранис на троне уже столетия. «Сильный мира сего». Он действительно обладает своего рода благородством, которое производит впечатление. Королеву Андаис я столь же впечатляющей не нахожу.
– Потому что вы с ней разговариваете исключительно по зеркалу и в присутствии короля Тараниса, – заметил Ведуччи. 
Я удивилась, что он это знает - это была чистая правда.
– Но вы же посол в стране фейри, – спросил Шелби, – а не при одном только Благом дворе?
– Да, я посол Соединенных Штатов ко дворам фейри.
– Но ни разу не бывали при Неблагом дворе?
– М-м, – сказал Стивенс, непрестанно поглаживая браслет от часов. – Мне представляется, что королева Андаис не слишком склонна к сотрудничеству.
– Что вы имеете в виду? 
Заинтересовавшись нервным жестом Стивенса, я чуть внимательней глянула на часы и обнаружила в них – или на них – следы магии. Я ответила за него:
– Он имеет в виду, что Неблагой двор – это сплошь извращенцы и чудовища.
Теперь все на него уставились. Если бы мы и правда пользовались гламором, им бы это не удалось.
– Это правда, господин посол? – спросил Шелби. 
– Я никогда такого не говорил.
– Но он так думает, – тихо сказала я.
– Мы возьмем это на заметку и, разумеется, поставим вышестоящие инстанции в известность о таком вашем пренебрежении основными обязанностями, – заявил Шелби. 
– Я лоялен к королю Таранису и его двору. Не моя вина, что королева Андаис – совершенно безумная сексуальная садистка. Она опасна, и ее подданные тоже. Я это годами твержу, а меня никто не слушает. И вот, пожалуйста, дошло до изнасилования – как я и предупреждал!
– Вы предупреждали вышестоящих лиц, что телохранители королевы могут кого-то изнасиловать? – спросил Ведуччи. 
– Ну, не так прямо.
– Так что конкретно вы говорили? – спросил Шелби. 
– Правду. Что при Неблагом дворе я боюсь за свое здоровье и жизнь, и что без вооруженного сопровождения я не буду чувствовать себя там в безопасности. – Стивенс встал во весь рост, и в гордой уверенности в своей правоте показал на Дойля с Морозом: – Посмотрите на них! Они же жуткие. От них так и брызжет насилием, они в любой момент готовы бойню устроить!
– Вы все время трогаете свои часы, – сказала я.
– Что? – моргнул он.
– Ваши часы. Это ведь подарок короля Тараниса?
– Вы приняли от короля часы «Ролекс»? – спросил Кортес. В голосе звучало возмущение – но не нами. 
Стивенс прочистил горло и покачал головой:
– Конечно, нет. Это недопустимо.
– Я видела, как он их вам дарил, мистер Стивенс, – сказала я.
Он погладил металл пальцами.
– Неправда. Она лжет.
– Сидхе не лгут, господин посол. Ложь – привилегия людей.
Стивенс в часах уже чуть дырку не протер.
– Неблагие на любое зло способны. Да у них на лицах написано, кто они такие!
Памела Нельсон возразила:
– Но они прекрасны…
– Вас дурачит их колдовство, – сказал Стивенс. – А мне король дал способность видеть сквозь их обман.
Голос у него повышался с каждым словом.
– Часы, – поняла я.
– Так значит, – Шелби указал на меня, – их красота – иллюзия?
– Да, – сказал Стивенс. 
– Нет, – сказала я.
– Лгунья! – крикнул он, толкая свое кресло прочь. Кресло укатилось – оно было на колесиках. Стивенс шагнул ко мне мимо Биггса и Фармера. 
Дойль с Морозом среагировали как один организм. Просто встали перед ним, заступив дорогу. Никакой магии – одно только физическое их присутствие. Стивенс отшатнулся, словно его ударили. Лицо исказилось от страха, он закричал:
– Нет. Нет!
Несколько юристов тоже вскочили.
– Что они с ним делают? – спросил Кортес. Ведуччи умудрился переорать вопли Стивенса:
– Ничего такого не вижу.
– Мы ничего с ним не делаем, – подтвердил Дойль. Его бас прорезал возбужденный гомон, как утес разрезает волны.
– Черта с два не делаете! – заорал Шелби, подогревая общую панику.
Я попыталась перекричать шум:
– Выверните пиджаки на другую сторону!
Меня никто не слышал.
– Всем молчать! – крикнул Ведуччи, проломившись сквозь вопли, как бык сквозь плетень. Повисла удивленная тишина. Даже Стивенс заткнулся и посмотрел на Ведуччи. Тот продолжил уже спокойней: – Выверните пиджаки наизнанку. Это разбивает чары.
Он кивнул мне, практически поклонился:
– Забыл этот способ.
Юристы никак не могли решиться. Ведуччи первым снял пиджак, вывернул наизнанку и снова надел. Остальных это словно подстегнуло. Почти все последовали его примеру.
Выворачивая пиджак швами наружу, Памела Нельсон сказала:
– Я крест ношу, я думала, это меня от гламора защитит.
– Кресты и стихи из Библии защищают от порождений дьявола. Мы к христианской религии отношения не имеем – ни к ангелам, ни к демонам.
Она смущенно отвела глаза:
– Я не хотела сказать ничего плохого.
– Разумеется, – отозвалась я лишенным выражения голосом. Слишком часто я сталкивалась с такого рода оскорблениями, чтобы принимать их близко к сердцу. – Просто в ранний период своей истории церковь пыталась очернить все, что не могла подчинить себе. Фейри были ей не по зубам. Но в то время как Благой двор все более очеловечивался, те из фейри, кто не мог или не хотел притворяться человеком, переходили к Неблагому двору. Так что самые пугающие с точки зрения людей создания собрались у нас – неудивительно, что нас столетиями изображали воплощением зла.
– Вы и есть зло! – снова прорвало Стивенса. Он тяжело дышал, на бледном лице выступил пот, глаза выпучились.
– Он болен? – спросила Памела Нельсон. 
– В некотором роде, – буркнула я себе под нос, чтобы никто из людей меня не услышал. Кто бы ни наложил чары на часы – он это сделал правильно… То есть качественно, «правильно» – не то слово. Заклятие заставляло Стивенса видеть вместо нас чудовищ. Его разум неверно отображал то, что он видел и ощущал.
Я повернулась к Ведуччи: 
– Господин посол, очевидно, почувствовал себя плохо. Не следует ли пригласить к нему врача?
– Нет! – кричал Стивенс. – Без меня они вас одурачат! – Он вцепился в того, кто стоял к нему ближе всех – им случился Биггс. – У вас нет подарка короля, вы поверите всему, что они наврут!
– Полагаю, принцесса права, господин посол, – сказал Биггс. – Вы нездоровы.
Стивенс впился пальцами в подкладку пиджака Биггса, которая теперь была снаружи.
– Но теперь-то вы видите, какие они?!
– Как все сидхе, на мой взгляд. Если не считать цвета кожи капитана Дойля и миниатюрности принцессы, они выглядят точно как любые знатные сидхе. 
Стивенс встряхнул его за плечи.
– У Мрака клыки торчат! У Мороза вокруг шеи ожерелье из черепов. А она, она… она умирает. Она вся иссохла! Смертная кровь ее загрязнила.
– Господин посол… – попытался прервать его Биггс.
– Нет-нет, вы должны их видеть, как вижу я!
– Они нисколько не изменились, когда мы вывернули пиджаки, – несколько разочарованно сказала Памела Нельсон.
– Я же говорила, мы не воздействуем на вас гламором. 
– Ложь! Мне ваша чудовищная сущность видна! – Стивенс уткнулся лбом в широкое плечо Биггса, словно не мог вынести нашего вида – наверное, и вправду не мог.
– Но теперь легче не смотреть в их сторону, – отметил Шелби.
Кортес кивнул:
– Мне легче сосредоточиться на деле, но выглядят они точно как раньше.
– Прекрасными… – выдохнул помощник Шелби. Босс остро на него глянул, и бедолага поспешно извинился, словно сказал бестактность.
Стивенс уже поливал слезами дорогущий пиджак Биггса.
– Его надо увести, – сказал Дойль.
– Почему? – спросил кто-то из юристов.
– На часы наложено заклятие, так что мы представляемся ему монстрами. Боюсь, что его разум не выдержит напряжения. Наверное, в присутствии короля Тараниса действие чар слабее, но сейчас короля здесь нет.
– А вы не можете снять чары? – спросил Ведуччи.
– Не мы их наложили, – просто ответил Дойль.
– И вы не можете ему помочь? – это была Памела Нельсон.
– Чем дальше он будет от нас, тем ему будет легче. 
Стивенс попытался зарыться в плечо Биггса с головой. Руки посла запутались в складках и швах подкладки.
– Для него мучительно быть так близко к нам. – Мороз впервые заговорил после церемонии представления. Голос у него уступал Дойлевому басу, но ширина его грудной клетки придавала веса словам.
– Позовите охрану, – сказал Биггс Фармеру. И Фармер – не какой-нибудь мальчишка на побегушках, а полноправный партнер в фирме, – молча пошел к двери. Очевидно, если твой папочка основал фирму, и сам ты в ней – ведущее лицо, то определенным авторитетом пользуешься даже у партнеров.
Никто не говорил ни слова. Люди стояли в неловких позах, смущенные столь откровенным проявлением нездоровых эмоций. Стивенс и правда в некотором роде обезумел, но нам троим случалось видеть и худшее. Мы видели безумие, которое обладало собственной магией. Магией того рода, что убивает под рыдание и смех.
Вошли охранники; одного я узнала – он встречал нас на входе. Они привели врача. Я припомнила, что на табличке у лифта значились несколько имен с докторскими степенями. Фармер сделал больше, чем его просили, но Биггс был явно счастлив передать всхлипывающего посла в руки медика. Неудивительно, что Фармер стал партнером в фирме. Приказы он выполнял безупречно, но еще и инициативу проявлял к месту.
Больше никто ничего не произнес, пока посла не увели, тихо прикрыв дверь за его спиной. Биггс поправил галстук и одернул помятый пиджак. Даже для вывернутого пиджак смотрелся ужасно – теперь только химчистка поможет. Биггс собрался было его снять, но глянул на нас и передумал.
Я перехватила его взгляд, и он смущенно отвел глаза в сторону.
– Все в порядке, мистер Биггс, ваши опасения понятны.
– Кажется, мистер Стивенс совершенно не в себе.
– Я бы посоветовала медикам пригласить дипломированного мага взглянуть на часы, прежде чем их снимать.
– Но почему?
– Он носил их годами. Заклятие могло стать частью его души, его разума. Если их просто снять, можно нанести еще больший вред его здоровью. 
Биггс потянулся к телефону.
– Почему вы не сказали об этом, пока его не увели? – проявил недовольство Шелби.
– Я только что об этом подумала.
– Я подумал раньше, – признался Дойль.
– А почему не сказали? – удивился Кортес.
– Забота о здоровье господина посла не входит в мои обязанности.
– Любой человек обязан помочь другому в такой ситуации, – заявил Шелби и замолчал – видимо, осознав, что сказал.
Дойль едва заметно искривил губы в улыбке:
– Я не человек. И считаю господина посла личностью слабой и недостойной. Ее Величество королева Андаис несколько раз подавала ноты вашему правительству на поведение мистера Стивенса. Их не стали рассматривать. Но даже она не сумела предусмотреть подобного коварства.
– Коварства нашего правительства по отношению к вашему? – спросил Ведуччи.
– Нет. Коварства короля Тараниса по отношению к тому, кто ему доверял. Посол считал эти часы знаком высочайшей признательности, а они были ловушкой, обманом.
– Вы осуждаете короля? – сказала Памела Нельсон.
– А вы нет? – спросил Дойль.
Она готова была кивнуть, но покраснела и отвернулась. Наверное, даже в вывернутом наизнанку пиджаке она не могла не реагировать на Дойля. На него стоило реагировать, но мне все же не нравилось, что ей настолько трудно. У нас проблем хватает и без того, чтобы заставлять краснеть прокуроров. 
– Но что выиграл бы король, настраивая посла против вашего двора? – спросил Кортес.
– То, что всегда приобретал Благой двор, смешивая имя Неблагих с грязью, – ответила я.
– Вот мне и интересно, что он приобрел, – заметил Шелби.
– Страх, – сказала я. – Таранис заставил собственный народ нас бояться.
– И что из этого? – не понял Шелби. 
– Самая страшная кара при Благом дворе – изгнание, – объяснил Мороз. – Но изгнание воспринимается как кара потому, что Таранис и его придворные убедили самих себя, будто, вступая в Неблагой двор, все становятся чудовищами. Не умом, а телом. Они уверяют, что, становясь Неблагим, приобретаешь уродства. 
– Вы говорите, словно на себе испытали, – сказала Памела Нельсон.
– В давние времена я принадлежал к Золотому двору, – ответил Мороз.
– А почему вас изгнали? – спросил Шелби.
– Лейтенант Мороз не обязан отвечать, – вмешался Биггс. Он оставил попытки вернуть костюму приличный вид и снова превратился в одного из лучших адвокатов Западного Побережья.
– Его ответ может повлиять на наше суждение о рассматриваемом деле? – задал вопрос Шелби.
– Нет, – ответил Биггс. – Но поскольку против лейтенанта никаких обвинений не выдвигалось, ваш вопрос лежит за пределами слушания.
Биггс лгал гладко и спокойно, лгал – как правду говорил. Он понятия не имел, может ли ответ Мороза как-то повлиять на рассмотрение дела, как не знал и почему обвиняемые стражи были изгнаны из Благого двора. Впрочем, Гален изгнан не был: он родился и вырос в Неблагом дворе. Нельзя изгнать из страны того, кто никогда в стране не жил. Биггс просто старался тщательно избегать вопросов, которые могли помешать защите его клиентов.
– У нас очень неформальное слушание, – примирительно улыбнулся Ведуччи. Он так и лучился простодушием и дружелюбием. Это была маска – на шаг от лжи. Он нас изучал, прощупывал. Ведуччи имел дело со дворами куда чаще прочих юристов. Он станет для нас или лучшим союзником, или самым опасным противником.
Он продолжил с той же улыбкой и с той же усталостью в глазах:
– Мы собрались, чтобы выяснить, следует ли придать официальный статус обвинениям, выдвинутым Его Величеством королем Таранисом от лица леди Кэйтрин. Ваше сотрудничество придаст убедительности утверждениям стражей принцессы об их невиновности.
– Поскольку все телохранители принцессы обладают дипломатическим иммунитетом, – напомнил Биггс, – мы согласились на встречу только из добрых чувств.
– Мы высоко ценим вашу любезность, – сказал Ведуччи.
– Позволю себе напомнить, – сказал Шелби, – что король Таранис утверждает, что все телохранители королевы – телохранители принцессы в данное время – представляют опасность для окружающих, в особенности для женщин. Он заявил, что факт изнасилования его не удивил. Если не ошибаюсь, он считает это нежелательным следствием позволения Королевским Воронам свободно разгуливать даже в пределах страны фейри. Он назвал причиной своего обращения к людским властям – беспрецедентный акт в истории Благого двора – страх за людей. Если высокая сидхе с магическими способностями леди Кэйтрин не смогла сопротивляться, то что же простые смертные сумеют противопоставить их… похоти?
– Неестественной похоти, хотели вы сказать, – заметила я. Шелби глянул на меня серыми глазами:
– Я этого не сказал.
– Вы не сказали. А дядя Таранис наверняка сказал.
Шелби пожал плечами.
– Он не слишком хорошо относится к вашим телохранителям, это верно.
– Как и ко мне.
У Шелби на лице отразилось изумление – хотелось бы мне знать, насколько искреннее.
– О вас, принцесса, король отзывался только хорошо. Создается впечатление, что он считает, будто вы… – Шелби как будто в последний момент переформулировал то, что собирался сказать. – Будто ваша тетушка королева и ее Стражи дурно на вас влияют.
– Дурно влияют? – переспросила я.
Он кивнул.
– Но король выразился не так?
– Не так многословно.
– Наверное, попросту оскорбительно, раз вы решили сгладить формулировку.
Шелби стало неловко.
– До того, как я увидел реакцию на вас господина посла и узнал о возможно наложенном на его часы заклятии, я бы, наверное, короля просто процитировал. – Шелби глянул на меня очень прямо. – Давайте скажем, что поведение Стивенса заставило меня задуматься о силе неприязни, которую король питает к вашим Стражам.
– Ко всем Стражам? – переспросила я, выделив голосом слово «всем».
– Да.
Я повернулась к Ведуччи.
– Он всех моих телохранителей обвиняет в преступлениях?
– Нет, только трех уже названных, но мистер Шелби прав в своем заключении. Его Величество утверждает, что Королевские Вороны представляют опасность для всех женщин. Он полагает, что столь долгий целибат свел их с ума.
Ведуччи даже в лице не изменился, произнося во всеуслышание один из самых тщательно скрываемых секретов фейри.
Я едва не ляпнула: «Не мог вам Таранис такое сказать!», но Дойль удержал меня, положив руку на плечо. Я глянула в его темное лицо. Даже сквозь черные очки я разглядела выражение глаз. Они говорили: «Осторожно!». Он был прав. Ведуччи уже признался, что у него есть уши при Неблагом дворе. Может, Таранис ничего и не говорил.
– Мы впервые слышим, что король говорил об обете целомудрия, наложенном на Воронов, – сказал Биггс. Адвокат глянул на Дойля и снова повернулся к Шелби и Ведуччи. 
– Король полагает, что именно долгое вынужденное воздержание явилось причиной нападения.
Биггс наклонился ко мне, шепча:
– Это правда? Они обязаны хранить целомудрие?
Я шепнула в его белый воротничок:
– Да.
– Почему? – спросил он.
– Так пожелала королева.
Я сказала правду, но в формулировке, которая не обязывала меня делиться тайнами Андаис. Таранис ее гнев может пережить – а я точно нет.
Биггс повернулся к нашим противникам. 
– Не обсуждая вопрос о том, существовал ли подобный обет, мы должны заметить, что упомянутые господа его поддерживать не должны. В настоящее время они охраняют не королеву, а принцессу, и принцесса утверждает, что все трое являются ее любовниками. Таким образом, вынужденное воздержание не могло дать повод… – Биггс поискал слово: – …потерять голову.
И голосом, и выражением лица, и даже позой он давал понять, насколько весь предмет малозначим. Можно представить, как он будет выглядеть в суде. Видимо, он стоит тех денег, которые ему платит моя тетушка.
Шелби заметил:
– Слов короля и официально выдвинутого обвинения будет достаточно, чтобы правительство Соединенных Штатов выслало всех телохранителей принцессы в страну фейри без права покидать ее границы.
– Мне известен закон, на который вы ссылаетесь. В администрации Джефферсона не все согласились с его решением дать убежище фейри после высылки из Европы. Его противники настояли на принятии закона, позволявшего изолировать в границах страны фейри любого гражданина данной страны, признанного слишком опасным для нахождения среди людского населения. Закон допускает слишком широкие толкования и ни разу не применялся.
– Ни разу не возникало необходимости, – сказал Кортес. 
Дойль не убирал руку с моего плеча. То ли он чувствовал, что это мне нужно, то ли это нужно было ему самому. Я прикрыла его ладонь своей, чтобы ощутить прикосновение его кожи. Он был такой теплый, такой настоящий. Одно его прикосновение уже вселяло в меня уверенность, что все будет хорошо. Что с нами все будет хорошо.
– В нем и сейчас необходимости нет, и вы это понимаете, – сказал Биггс и покачал головой: – Нехорошо с вашей стороны запугивать принцессу перспективой изгнания всех ее стражей.
– Принцесса не кажется запуганной, – сказала Памела Нельсон.
Я уставилась на нее своими трехцветными глазами, и она не выдержала, отвела взгляд. 
– Мне угрожают перспективой потерять любимых. Почему вы думаете, что это меня не испугает?
– Должно испугать, – сказала она. – Но по вам не видно, что испугало.
Фармер тронул меня за руку, жестом давая понять: дайте мне говорить за вас. Я откинулась на стуле, поближе к теплому ощущению Дойля за спиной, и предоставила беседу адвокатам.
– Что возвращает нас к упомянутому закону. Королевские особы любого из дворов являются исключением и ему не подлежат.
– Мы и не предлагаем выслать Ее Высочество, – сказал Шелби.
– Но вы понимаете, что предложение подвергнуть всех ее телохранителей своего рода изоляции в пределах страны фейри просто возмутительно.
Шелби кивнул:
– Хорошо, в таком случае не всех, а лишь трех, против кого выдвинуты обвинения. Мы с мистером Кортесом оба являемся полномочными представителями Верховной прокуратуры США. Мы вправе в силу занимаемой должности выслать трех упомянутых лиц в страну фейри до опровержения обвинений.
– Повторю, что закон, каков он есть, не может быть применен к представителям королевского дома любого из дворов фейри, – сказал Фармер.
– А я повторю, что мы ни в коей мере не угрожаем его применением к принцессе Мередит.
– Но речь не о ней.
Шелби обвел взглядом шеренгу наших адвокатов:
– Боюсь, я не улавливаю сути вашего возражения.
– В настоящий момент Стражи принцессы Мередит также являются членами королевского дома.
– Что значит – в настоящий момент?.. – спросил Кортес.
– Это значит, что, находясь при Неблагом дворе, они по очереди занимают трон по левую руку принцессы. Они являются ее консортами.
– Быть любовником принцессы – не значит принадлежать к королевскому дому, – отрезал Кортес.
– Принц Филипп формально тоже не принадлежит к дому Виндзоров.
– Но он официально женат на королеве Елизавете!
– Однако по законам фейри заключить брак нельзя, пока не родился общий ребенок, – сказал Фармер.
– Мистер Фармер, – я тронула его за руку. – Раз уж это неформальное слушание, возможно, мне быстрее будет объяснить?
Фармер с Биггсом какое-то время перешептывались, но наконец дали мне соизволение. Мне дают разрешение говорить, о боги. Я улыбнулась противоположной стороне стола, слегка наклонилась вперед, спокойно сложила руки на столе.
– Мои стражи – это мои любовники. Что делает их королевскими консортами до тех пор, пока я не забеременею от одного из них. После этого тот единственный станет моим королем. А пока выбор не сделан, все они являются членами королевского дома Неблагого двора.
– Трое ваших стражей, обвиненных королем в изнасиловании его подданной, должны быть отосланы домой, – заявил Шелби.
– Король Таранис настолько боялся, что посол Стивенс разглядит красоту Неблагих сидхе, что наложил на него заклятие. Заклятие, заставлявшее его видеть нас монстрами. Тот, кто способен на подобный отчаянный шаг, может предпринять и другие отчаянные действия.
– Какие действия, принцесса?
– Ложь карается изгнанием из волшебной страны, но короли нередко стоят над законом.
– Вы хотите сказать, что обвинения сфальсифицированы? – спросил Кортес.
– Безусловно, они ложные.
– Вы скажете все, что угодно, чтобы защитить ваших любовников, – усомнился Шелби.
– Я сидхе, и я над законом не стою. Я не имею возможности лгать.
– Это правда? – Шелби перегнулся к Ведуччи. Тот кивнул.
– Это – да, но в любом случае лжет либо принцесса, либо леди Кэйтрин.
Шелби снова повернулся ко мне.
– Так вы не можете лгать?
– Теоретически могу, но солгав, я рискую вечным изгнанием из волшебной страны. – Я крепко сжала руку Дойля. – А я только что в нее вернулась. Я не хочу снова ее терять.
– А почему вы покидали родину, принцесса?
За меня ответил Биггс:
– Вопрос не имеет отношения к делу.
Наверное, королева снабдила его списком вопросов, на которые мне нельзя отвечать.
Шелби улыбнулся.
– Хорошо. Так это правда, что Стражи-Вороны столетиями были обязаны хранить целомудрие?
– Могу я прежде задать один вопрос?
– Конечно, но не знаю, смогу ли я ответить.
Я улыбнулась, и он улыбнулся тоже. Дойль чуть сжал пальцы у меня на плече. Верно. Не стоит флиртовать, пока не ясно, как это будет воспринято. Я приглушила улыбку и задала вопрос:
– Король Таранис лично заявил, что Воронов веками принуждали к целомудрию?
– Насколько мне известно, да.
– Мне надо знать наверняка, мистер Шелби. Пожалуйста, имейте в виду, что даже принцессу могут подвергнуть пыткам за нарушение приказа королевы.
– Так вы признаете, что при Неблагом дворе приняты пытки? – спросил Кортес.
– Пытки приняты при обоих дворах, мистер Кортес. Просто королева Андаис не скрывает своих действий – поскольку их не стыдится.
– Вы это говорите под запись?.. – поразился Кортес.
– Эти сведения не должны оглашаться, если не понадобятся в суде, – напомнил Биггс.
– Да, да, – отмахнулся Кортес. – Но вы готовы заявить для протокола, что король Таранис допускает использование пыток в качестве наказания при Благом дворе?
– Ответьте правдиво на мой вопрос, и я отвечу на ваш.
Кортес повернулся к Шелби. Они переглядывались довольно долго, но потом повернулись ко мне и в один голос сказали:
– Да.
Они снова посмотрели друг на друга, и наконец Кортес кивнул Шелби, и тот произнес:
– Да, король Таранис заявил, что именно вынужденное воздержание из-за наложенного на Воронов векового обета целомудрия делает их столь опасными для женщин. Далее он заявил, что позволить им нарушать обет только лишь с одной хрупкой девушкой – то есть с вами, принцесса, – это чудовищно. Ибо никакая женщина не сможет удовлетворить желания, копившиеся столетиями.
– То есть воздержание явилось мотивом для изнасилования, – подытожила я.
– Так полагает король, – уточнил Шелби. – Мы не искали других мотивов, кроме обычных в такого рода преступлениях.
«Обычных?..» – подумала я.
– Я ответил на ваш вопрос, принцесса. Так вы подтверждаете, что при Благом дворе практикуют пытки для заключенных?
Мороз шагнул к нам с Дойлем.
– Мередит, подумай, прежде чем отвечать.
Я оглянулась, встретила встревоженный взгляд его серых глаз – серых, как мягкое зимнее небо. Я протянула ему руку, и он ее взял.
– Таранис открыл наш шкаф со скелетами, будет справедливо, если мы ответим ему тем же.
Мороз нахмурился: 
– Не понимаю, при чем тут шкафы и скелеты, но мне страшен гнев Тараниса.
Я невольно улыбнулась, хотя в душе согласилась с ним.
– Он это начал, Мороз. Я только продолжу.
Он сжал мою руку, а Дойль – другую, руки у меня крест-накрест были подняты к плечам, к их теплым ладоням. И я сжимала их руки, когда сказала:
– Мистер Шелби, мистер Кортес, вы спрашиваете, готова ли я подтвердить для протокола, что при Золотом дворе короля Тараниса используют пытки как меру наказания. Да, я подтверждаю.
Запись должна быть закрытой, но если хоть один из этих секретов выплывет на свет… То наша маленькая семейная ссора очень, очень быстро станет весьма неприглядной.

Глава 2

Адвокаты решили, что Дойлю с Морозом следует ответить на общие вопросы о службе в моей личной гвардии – чтобы дать представление об атмосфере, в которой жили Рис, Гален и Эйб. Я в этом особого смысла не видела, но я не адвокат, так что спорить не стала. Дойль сидел справа от меня, Мороз – слева. Фармер и Биггс, мои адвокаты, подвинулись дать им место.
Право первого вопроса получил Шелби:
– Так значит, в настоящее время на одну принцессу Мередит приходится шестнадцать стражей, и только она может удовлетворить ваши, гм… нужды? 
– Да, если вы говорите о сексе, – ответил Дойль.
Шелби кашлянул и кивнул.
– Да, я говорю о сексе.
– Лучше говорить прямо, – посоветовал Дойль.
– Так и поступлю. – Шелби сел прямее. – Полагаю, вам приходится нелегко?
– Не совсем понимаю ваш вопрос.
– Не хотел бы показаться невежливым… Но должно быть, вам нелегко дожидаться своей очереди после долгих лет воздержания?
– Нет, нам не трудно.
– Но вам должно быть трудно!
– Вы подсказываете ответ свидетелю, – вмешался Биггс.
– Прошу прощения. Я имел в виду, капитан Дойль, что после столь долгого отсутствия интимной жизни вряд ли вам достаточно занятий сексом раз в две недели или того реже. 
Мороз засмеялся, но спохватился и попытался замаскировать смех кашлем. Дойль улыбнулся – первой искренней улыбкой с начала «беседы». Непривычного человека белая вспышка зубов на совершенно черном лице просто поражала – все равно что увидеть, как улыбается статуя.
– Я не вижу смешного в необходимости неделями ждать секса, капитан Дойль и лейтенант Мороз.
– И я не вижу, – согласился Дойль. – Дело в том, что когда нас стало больше, Ее Высочество изменила для нас ряд условий.
– Каких условий? – спросила Памела Нельсон. – Я не совсем понимаю.
Дойль посмотрел на меня:
– Наверное, лучше объяснить принцессе.
– Когда у меня было всего пять любовников, представлялось справедливым, чтобы они ждали своей очереди; но вы совершенно верно заметили, что ждать по две недели или больше после веков воздержания – слишком похоже на пытку. Так что когда число моих мужчин перевалило за дюжину, я стала заниматься любовью чаще одного раза в день.
Не часто удается так смутить самоуверенных высококлассных юристов, но мне опять удалось. Они какое-то время переглядывались, потом Памела Нельсон подняла руку:
– Я задам вопрос, раз все молчат.
Ее коллеги не стали возражать.
– Сколько раз в день вы занимаетесь любовью?
– По-разному, но в среднем около трех раз в день.
– Три раза в день… – повторила она.
– Да. – Я невозмутимо смотрела ей в глаза, приятно улыбаясь. Она покраснела до самых корней рыжих волос. Во мне достаточно было от сидхе, чтобы не понимать всеобщего американского ажиотажа по поводу секса – при таком его внешнем неприятии.
Первым пришел в себя Ведуччи, как я и думала.
– Пусть даже три раза в день, все равно для мужчин перерыв составляет в среднем пять дней – долгий срок для тех, кто веками не знал секса. Может быть, трое ваших стражей попытались как-то скрасить себе ожидание?
– Пять дней – это предполагая, что я сплю каждый раз только с одним мужчиной, мистер Ведуччи. В большинстве случаев это не так. 
Ведуччи улыбнулся. Хорошо улыбнулся, улыбка до самых глаз дошла, мешки под глазами собрались в складочки – да, этот человек умеет радоваться жизни, или когда-то умел. Словно мелькнул передо мной его молодой, не такой усталый двойник.
Я улыбнулась его веселью.
– Вас нисколько не напрягает эта часть беседы, принцесса? – спросил он.
– Я не стыжусь своего поведения, мистер Ведуччи. Если не считать некоторых подданных Благого двора, фейри не видят дурного в сексе, если все происходит по взаимному желанию. 
– Хорошо, – сказал он. – Тогда следующий вопрос. Сколько мужчин обычно бывает у вас в постели?
Он качнул головой, словно сам не верил, что вслух задает такие вопросы.
– Вопрос неприемлемый, – отрезал Биггс.
– Я отвечу, – сказала я.
– Но стоит ли?..
– Это всего лишь секс, что же здесь такого? – Я посмотрела Биггсу в глаза и не отводила взгляд, пока он не отвернулся. Потом вернулась к Ведуччи: – В среднем двое. Максимально было четверо. Четверо, да? – спросила я, повернувшись к Дойлю и Морозу. 
– Да, по-моему, – подтвердил Дойль. Мороз кивнул: «Да».
Я вернулась к адвокатам:
– Четверо, но в среднем двое.
Биггс слегка воспрял духом.
– Как видите, господа и дамы, промежуток в два дня или меньше. Многим женатым мужчинам порой приходится ждать дольше.
– Ваше Высочество, – обратился ко мне Кортес. Я посмотрела в его темные карие глаза:
– Да?
Он откашлялся и спросил:
– Вы говорите правду? Вы занимаетесь сексом трижды в день с двумя мужчинами одновременно – это в среднем, а иногда вплоть до четырех? Вы хотите, чтобы именно это заявление осталось в записи?
– Запись закрытая, – напомнил Фармер.
– Но если дойдет до суда, ее могут открыть. Принцесса действительно хочет, чтобы это стало известно публике?
Я нахмурилась.
– Это правда, мистер Кортес, почему я должна ее скрывать?
– Вы не понимаете, как отразится эта информация на вашей репутации с подачи СМИ?
– Ваш вопрос мне не понятен.
Кортес повернулся к Биггсу и Фармеру.
– Не часто я такое говорю, но предупредили ли вы клиента о том, каким образом может использоваться официальная запись, пусть даже закрытая?
– Я обсуждал с принцессой этот вопрос, но… Мистер Кортес, Неблагой двор относится к сексу иначе, чем большая часть мира. И уж точно иначе, чем большинство людей в Америке. Мы с коллегами это уяснили, когда готовили принцессу и ее стражей к нынешней конференции. Если вы даете понять, что принцессе не следует так открыто говорить о том, что она делает наедине со своими стражами, то не тратьте слов зря. Она считает совершенно в порядке вещей все, что с ними делает.
– Не хотелось бы затрагивать болезненную тему, но принцесса была не слишком довольна, когда ее прежний жених, Гриффин, продал в газеты ее снимки, – возразил Кортес.
– Да, это причинило мне боль, – кивнула я. – Но лишь потому, что Гриффин предал мое доверие, а не из-за стыда. Когда делались те фотографии, я его любила и думала, что он любит меня. В любви нет стыда, мистер Кортес.
– Либо вы очень храбры, принцесса, либо не в меру невинны. Не знаю, правда, подходит ли слово «невинна» к женщине, которая регулярно спит почти с двумя десятками мужчин.
– Я не невинна, мистер Кортес, я просто думаю не так, как обычные женщины.
Фармер подытожил:
– Заявление короля Тараниса, что трое обвиненных им стражей совершили преступление из-за неудовлетворенных желаний, – ложное допущение. Оно основано на недопонимании королем обычаев двора его сестры.
– А Неблагой двор отличается в отношении к сексу от Благого? – спросила Памела Нельсон.
– Позволите мне ответить, мистер Фармер? – попросила я.
– Прошу вас.
– Благие слишком подражают людям. Правда, они застряли где-то между шестнадцатым и девятнадцатым веком, но все же они гораздо больше Неблагих стараются походить на людей. Многим их изгнанникам пришлось уйти к нашему двору потому только, что они хотели оставаться верными своей природе, а не «цивилизоваться» на людской манер.
– Вы как по писаному говорите, – заметила Памела.
Я улыбнулась.
– Я и правда написала в колледже работу о различиях между двумя дворами. Мне казалось, она поможет моему преподавателю и сокурсникам понять, что Неблагие не так уж плохи.
– Вы первой из фейри прошли университетское обучение в нашей стране, – сказал Кортес и переложил бумаги перед собой. – Но не последней. С тех пор университетские дипломы получили несколько малых фейри.   
– Мой отец принц Эссус предполагал, что примеру члена королевской семьи могут последовать наши подданные. Он считал, что познание и понимание страны, в которой мы живем, – необходимое условие адаптации фейри к современной жизни.
– Ваш отец не дожил до вашего поступления в колледж, если я не ошибаюсь? – спросил Кортес.
– Нет, – коротко сказала я.
Дойль с Морозом потянулись ко мне одновременно. Их руки столкнулись у меня на плечах. Дойль руку там и оставил, а Мороз убрал и накрыл мою ладонь на столе. Они просто среагировали на мое напряжение, но их реакция всем дала понять, как они опасаются за меня при упоминании этой темы. Разговор о моем бывшем консорте их не взволновал – наверное, мои стражи думали, что смыли память о нем своими телами. И правильно думали – так оно и было. Дойль чаще всего безошибочно чувствовал мое настроение. А Мороз, сам склонный к переменам настроения, все больше учился понимать меня.
– Полагаю, этот вопрос закрыт, – сказал Биггс.
– Прошу прощения, если огорчил принцессу, – извинился Кортес, но в его тоне не слышалось сожаления. Я задумалась, почему он напомнил об убийстве моего отца. Кортес, как и Шелби, как и Ведуччи, не производил на меня впечатления импульсивного человека, он ничего не делал необдуманно. Вот в Нельсон и прочих я еще не разобралась. От Биггса и Фармера я ждала расчетливого поведения. Но что же надеялся выгадать Кортес от упоминания смерти моего отца? – Мне очень жаль, но у меня были причины поднять эту тему.
– Не вижу, какое отношение она имеет к предмету разбирательства, – возразил Биггс.
– Убийцу принца Эссуса не нашли, – сказал Кортес. – Даже серьезных подозрений против кого-либо не появилось, так?
– Мы во всем подвели принца и принцессу, – сокрушенно кивнул Дойль.
– Но вы ведь не состояли тогда в страже ни принца, ни принцессы?
– В то время нет.
– Лейтенант Мороз, вы также были Королевским Вороном, когда погиб принц Эссус. Ни один из нынешних телохранителей принцессы не состоял в гвардии принца Эссуса, не был Журавлем – верно?
– Нет, – ответил Мороз.
– Прошу прощения? – повернулся к нему Кортес.
Мороз глянул на Дойля, тот коротко кивнул. Пальцы Мороза чуть сжались на моей руке. Он не любил говорить на публике, небольшая фобия. 
– С нами в Лос-Анджелес приехало с полдюжины стражей, которые прежде входили в состав гвардии принца Эссуса.   
– Но король весьма уверенно заявил, что ни один из телохранителей принца не охраняет теперь принцессу.
– Недавно в составе гвардии произошли изменения.
Мороз все крепче сжимал мне руку, пока я не побарабанила легонько по его ладони пальцами другой руки. Я хотела, чтобы он успокоился, это во-первых, а во-вторых – чтобы вспомнил, насколько он сильнее меня, и не повредил мне руку. Я погладила гладкую белую ладонь и поняла, что не одного Мороза я пытаюсь успокоить.
Дойль придвинулся ближе и крепче обнял меня за плечи. Я откинулась в тепло его рук, чуть расслабилась возле сильного тела; мои пальцы безостановочно гладили руку Мороза.
– Я по-прежнему не вижу причины задавать эти вопросы, – сказал Биггс.
– Согласен, – поддержал партнера Фармер. – Если у вас есть вопросы, касающиеся выдвинутого обвинения, мы готовы их рассмотреть.
Кортес посмотрел мне в глаза. Всем весом своего карего взгляда.
– Король полагает, что убийца вашего отца не был найден потому, что расследованием убийства занимались сами убийцы.
Мы все трое застыли. Дойль, Мороз и я. Теперь Кортес точно завладел нашим вниманием.
– Объяснитесь, мистер Кортес, – сказала я.
– Его Величество обвиняет в убийстве принца Эссуса Королевских Воронов.
– Вы же видели, как король Таранис обошелся с послом. Не кажется ли вам, что это ясно говорит о душевном состоянии моего дядюшки? Страх и готовность манипулировать кем угодно.
– Мы выясним… проблемы мистера Стивенса, – сказал Шелби. – Но не разумно ли предположение короля, что улик не нашли потому, что искали их как раз те, кто и прятал?
– Наша присяга Ее Величеству запрещает нам причинять вред кому-либо из ее семейства, – заявил Дойль. 
– Но вы клянетесь защищать королеву, так? – спросил Кортес.
– Да. Сейчас мы присягнули принцессе, но прежнюю присягу это не отменяет.
– Король Таранис предположил, что вы убили принца, предотвращая покушение на королеву Андаис и ее трон.
Мы все трое, онемев, уставились на Кортеса и Шелби. Инсинуация была настолько грязная, что королева пытала за малейший намек на что-то подобное. Я даже не спросила, сказал ли это лично Таранис – больше никто при его дворе не рискнул бы гневом Андаис. Никто, только сам король, да и его она бы вызвала за такую клевету на личный поединок. Грехов у Андаис хватает, но брата она любила, и он ее любил. Именно поэтому он не убил ее и не завладел троном, хоть и знал, что правил бы лучше сестры. Если бы мой кузен Сель попытался сесть на трон при его жизни – может, отец и убил бы его. Сель сумасшедший в самом прямом смысле слова, а садист такой, что рядом с ним Андаис – сама доброта. Отец боялся отдать Неблагой двор в руки Селя. И я боюсь. У меня всего две причины стремиться стать королевой: спасти собственную жизнь и жизни моих любимых, и не пустить Селя на трон. 
Но я не беременела, а королевой я стану только забеременев, и отец моего ребенка станет королем.  Буквально вчера я поняла, что все бы отдала – вплоть до трона, – лишь бы остаться с Дойлем и Морозом. И только одно меня останавливало: мне пришлось бы отказаться от данного мне рождением права, если я не хочу их лишаться. А я слишком дочь своего отца, чтобы отдать власть над моим народом Селю… Но я все больше жалела о своем выборе.
– Есть ли у вас, что возразить, принцесса?
– Моя тетя не совершенство, но брата она любила, я это знаю наверняка. Она обрушит на его убийцу все кошмары ада. Ни один из стражей не рискнет ее возмездием.
– Вы в этом абсолютно уверены, Ваше Высочество?
– Задайте себе вопрос, господа, чего надеется достичь подобным заявлением король Таранис. Или даже такой вопрос: чем выгодна оказалась королю смерть моего отца.
– Вы обвиняете короля в убийстве принца Эссуса? – спросил Шелби.
– Нет, только напоминаю, что Благой двор никогда не был дружески расположен к нашей семье. И если Королевского Ворона, убившего моего отца, ждала бы смерть под пытками, то король Таранис, если бы ему удалось удачно скрыть содеянное, исполнителя скорее наградил бы. 
– Но зачем ему убивать принца Эссуса?
– Этого я не знаю.
– Но вы считаете, что за этим убийством стоит король? – спросил Ведуччи с тем ясным разумом, что светился у него в глазах.
– До сих пор не считала.
– Что вы хотите сказать, принцесса?
– Мне непонятно, что надеется приобрести король, выдвигая обвинения против моих стражей. Я не вижу смысла в его действиях и невольно задумываюсь об истинных мотивах.
– Он хочет, чтобы мы отдалились друг от друга, – сказал Мороз.
Я внимательно вгляделась в красивое надменное лицо. За холодом и надменностью он всегда прятал тревогу.
– Но как?..
– Если он посеет в тебе столь безобразные подозрения, будешь ли ты доверять нам, как прежде?
Я опустила взгляд на наши переплетенные руки.
– Нет, не смогу.
– А если подумать, – продолжил Мороз, – то обвинение в изнасиловании тоже должно заставить тебя в нас сомневаться.
Я кивнула.
– Возможно, но в чем его цель?
– Вот этого не знаю.
– Если только он не потерял рассудок окончательно, – сказал Дойль, – цель должна быть. Но сознаюсь, мне она не видна. Мы играем в чужую игру, и мне это не нравится.
Дойль оборвал себя и взглянул на юристов.
– Прошу прощения, мы забылись на миг.
– Так вы считаете, что все это – политические игры двух ваших дворов? – спросил Ведуччи.
– Да, – ответил Дойль.
– Лейтенант Мороз?.. – повернулся к нему Ведуччи.
– Согласен с капитаном.
И ко мне напоследок:
– Ваше Высочество?..
– Да, мистер Ведуччи, да. Что бы с нами ни происходило, это безусловно отражение политики дворов.
– То, как обошелся король с послом Стивенсом, заставляет меня задуматься, не используют ли нас в неясных нам целях.
– Не хотите ли вы сказать, мистер Ведуччи, – спросил Биггс, – что начинаете сомневаться в обоснованности выдвинутых против моих клиентов обвинений?
– Если я выясню, что ваши клиенты виновны в том, в чем их обвиняют, я сделаю все, чтобы они понесли максимально допустимое по нашим законам наказание. Но если обвинения ложны, и король пытается навредить невиновным посредством закона, я сделаю все, чтобы напомнить королю, что в этой стране над законом не стоит никто.
Ведуччи улыбнулся – совсем не так радостно, как в прошлый раз. Нет, он хищно улыбнулся, и эта улыбка его выдала. Теперь я знала, кого здесь стоит бояться. Ведуччи не так амбициозен, как Шелби и Кортес, зато лучше как юрист. Он искренне верит в закон, искренне считает, что невинных нужно защитить, а виновных покарать. Такую прочную веру не часто встретишь у юриста, оттрубившего за барьером добрых двадцать лет. Юристы обычно жертвуют убеждениями ради карьеры, но Ведуччи удержался. Он верил в закон и, может быть – только может быть, – начинал верить нам.